Мастер поцелуев - Страница 24

Но пальцы Кэрол еще сильнее сжали клетчатую ткань.

– Держи меня, Чэд, – всхлипнула она.

– Подожди немного, – мягко приказал Чэд. – Я приведу твою лошадь.

Когда Чэд отошел от нее, Ролинз шагнул к дочери. Лицо Кэрол, опустившей голову, скрывала завеса спутанных золотых волос. Ролинз положил руку ей на плечо, но Кэрол задрожала и отвернулась. Он что-то негромко пробормотал – девушка утвердительно кивнула. Ролинз убрал руку с плеча дочери, плечи его поникли, растерянно и беспомощно. Казалось, это он, а не Сокол потерпел только что поражение.

По пути к лошади Кэрол Чэд остановился возле распластанного на земле Сокола. Постоял немного, разглядывая его, затем пeрешагнул через неподвижное тело брата и, взяв лошадь под уздцы, отвел ее к девушке.

Гнедой пони, на котором приехал Сокол, поднял голову и протестующе заржал, увидев, что пятеро всадников скачут прочь от скважины. Но он был слишком хорошо обучен, чтобы броситься вслед за остальными. Лошадь, насторожив уши, посмотрела на человека, лежащего на земле, – тот не шевелился. Опустив голову, гнедой вновь принялся щипать пожелтевшую траву, слегка хрустевшую на зубах.

Когда Сокол пришел в себя, над землей гулял холодный ветер, а на темнеющем небе появились первые звезды. Все вокруг расплывалось в сумеречном свете. Вначале он никак не мог сообразить, где он и почему лежит на земле. Затем попытался подняться. Тело пронзила такая резкая и сильная боль, что юноша закричал и вновь рухнул на пыльную траву. Прошло немало времени, прежде чем сознание его опять прояснилось, и тогда Сокол понял, что у него сломано несколько ребер справа.

Держась за грудь, он вновь попытался встать. На этот раз ему удалось подняться на ноги, но устоять оказалось нелегко – его шатало, как пьяного. В голове словно стучали какие-то молотки, путая мысли. Сокол чувствовал, как саднит разбитое лицо и что-то неладное творится с носом – должно быть, он тоже сломан. Оба глаза заплыли, остались лишь узкие щелки. Нестерпимо болело все тело, а одеревеневшие мышцы сводило судорогой. Разбитые губы запеклись, и Соколу казалось, что в них всажены тысячи иголок. Он попробовал облизнуть их языком и ощутил вкус пыли, перемешанный с кровью.

Он поднес было руку ко рту и замер, услышав рядом какой-то негромкий звук – словно бы звон уздечки. Сокол вгляделся в темноту и различил на фоне ночного неба в нескольких шагах от себя знакомый силуэт своего коня. Он попробовал шагнуть к нему, но сигналы, которые мозг посылал ногам, путались и терялись. Ноги почти не слушались его, и Сокола бросало из стороны в сторону, словно на палубе в бурю.

Когда ему наконец удалось нащупать поводья, лошадь шарахнулась, почуяв запах крови. Сокол начал уговаривать испуганное животное, перейдя на язык навахо. Гнедой нервно фыркал, но позволил ему ухватить поводья. Забросив их на шею лошади, Сокол продел ногу в стремя и, собрав всю свою волю, превозмогая дикую боль, взобрался в седло. Он мертвой хваткой вцепился в седельную луку, оставив поводья висеть свободно и предоставив лошади идти самой.

Гнедого не надо было понукать, ему не терпелось вернуться в корраль, и он припустился домой тряской рысью. Каждый его шаг отзывался нестерпимой болью во всем теле Сокола, и уже через сотню ярдов он опять потерял сознание. Только инстинкт удерживал его в седле: ноги сами сжимали лошадиные бока, а руки – луку седла.

Сокол не знал, сколько прошло времени, но, очнувшись от вызванного болью забытья, понял, что лошадь остановилась. Он толкнул гнедого ногой, понукая идти дальше. Лошадь заржала, но не тронулась с места. Сокол с усилием выпрямился, пытаясь осмотреться, но его так сильно качало в седле, что он чуть не упал. Прошло несколько секунд прежде, чем он понял, что находится около одного из корралей ранчо. Откуда-то из полутьмы, совсем рядом с ним, доносились негромкие звуки – кто-то вел лошадь в поводу, но боль застилала глаза Сокола густым туманом, не давая ничего увидеть. Все его силы сосредоточились на том, чтобы спешиться, не потеряв сознания от новой вспышки боли.

– Сокол!

Кто-то окликал его. Голос был знакомым, но Сокол не сразу узнал встревоженный и резкий голос отца:

– Я только что узнал, что ты попал в беду. И как раз собирался ехать тебя разыскивать.

Сокол уже спустил одну ногу на землю, но вторая выскользнула из стремени, и он потерял равновесие. Его бросило в сторону, и Сокол упал бы, если бы не ухватился за седельную луку. Привалясь к боку гнедого, он с большим трудом сосредоточил взгляд на потрясенном лице отца, застывшего на полушаге.

– Господи! – хрипло вырвалось у Фолкнера, увидевшего, в каком состоянии находится Сокол. Затем он громко закричал: – Фрэнк! Педро! Скорее сюда, помогите мне!

– Нет! Не подходи! – яростно и резко выкрикнул Сокол, когда отец шагнул к нему.

Но по телу Сокола разливалась безмерная усталость, грозившая захлестнуть его окончательно. Боль пульсировала в разбитом лице, растекалась палящим жаром по ногам и рукам. Откуда-то из темных глубин сознания всплыло воспоминание о том, что этот корраль соединялся с соседним общей длинной поилкой для лошадей. Вода! Только вода может сейчас привести его в чувство… Отпустив седельную луку, он приказал себе, едва передвигая бесчувственными, заплетающимися ногами, добраться до поилки.

Доковыляв до длинного деревянного желоба, он вцепился руками в окованный железом край, чтобы не упасть. Затем погрузил в воду голову до самых плеч. Холодная вода обожгла лицо, но в голове прояснилось. К нему возвращалось сознание. Теперь он вновь мог думать. Он почувствовал, как что-то теплое течет у него из носа, но это была не вода. Кровь… Значит, действительно сломаны не одни только ребра, но и нос. Уголком заплывшего глаза он увидел, что к нему приближается отец, и вспомнил, что тот ему только что говорил.